что за неимением денег, в уплату судебного долга вполне могут забрать и машину. И ездил на бывшем своём автомобиле Витюша даже не по генеральной, а по обычной доверенности от владелицы – новой жены. Так одна глупость рождает следующую. Я об этом узнал только тогда, когда произошли события, после которых Витюша уже не мог снимать у меня комнату.

     Постепенно безудержная тяга Вити к общению стала меня сильно утомлять. Бывало, только я соберусь почитать или заняться какими-то делами, он приходит и предлагает сыграть в шахматы, либо задаёт какие-то вопросы сомнительного рода, вызывая на дискуссию, либо просто зовёт пообщаться на кухне. Особенно активным становился он под воздействием коньяка. Выпивал он понемногу, но спать мне в результате не давал долго. Иногда его излияния продолжались до 4-х часов утра. Я из жалости сначала терпел, но однажды жёстко его оборвал и в приказном порядке потребовал впредь спрашивать, хочу ли я в данный момент с ним общаться и вообще предварительно интересоваться, не занят ли я. После этого Витюша какое-то время на меня дулся, а я отдыхал. А параллельно в его жизни происходили события, которые неведомо для меня вели уже к развязке.

     Однажды вечером, Витюша привёз маленькую девочку с недетским взглядом и, представив её как свою дочь, попросил оставить её на ночь. Хороший ход! Поставил перед фактом, а потом интересуется, хватит ли у меня бессердечия выгнать малютку в ночь. Естественно, я разрешил, с условием, что чуть позже  Витюша мне даст кое-какие разъяснения. Оказалось, что мать их совместной дочки в невменяемом состоянии была подругой отвезена в больницу, а девочку эта же подруга взяла на время к себе. На следующий день девочку отвели в садик, а из садика её выкрал папаша-Витюша и привёз ко мне. Выслушав все эти «разъяснения», которые ещё больше запутывали ситуацию, я поинтересовался у похитителя, поставил ли он в известность подругу жены об этом своём подвиге.

     - А зачем? – ухмыльнулся он, - Я нервничал по их милости, пусть и они теперь понервничают! Тем более, воспитательница сама отдала мне ребёнка, как отцу. От неё и узнают.

     Я засомневался в том, что придётся нервничать только им.

     - Ты что, не понимаешь, что ты даже не записан в её метрике как отец, ты же сам этого не захотел в своё время. Значит, по закону ты чужой дядька, похитивший чужого ребёнка. Я больше, чем уверен, подруга уже накатала заявление в милицию, не забыв в нём упомянуть твои приметы, как основного подозреваемого.

     - Ха! Пусть ищут. Где они меня найдут?

     - Ну и дурак же ты!!! – не выдержал я. Машина твоя стоит под окном. Неужели ты думаешь, что и об этом не написала подруга? Что номера ей неизвестны!?

     - Да, об этом я не подумал, - пробурчал Витя, затуманившись, - но за ночь нипочём не найдут, а завтра я сам туда с дочкой поеду.

     - Я тогда вообще не понимаю, почему ты сразу, забрав дочь из сада, не позвонил и не предупредил эту подругу, что дочка с тобой?

     - А я вообще с ними ничего общего иметь не желаю, они так и норовят настроить против меня и жену и дочь, - разъярился Витюша.

     - Милый, - вкрадчиво начал я, - а не сам ли ты мечтаешь упечь жену навеки в психиатричку, а дочку сбагрить в интернат? И они наверняка об этом знают, судя по твоей общительности. Так кто и кого против кого настраивает, а! А пока ты - в полном дерьме, как, впрочем, и всегда, - горестно заключил я и пошёл к себе.

     На следующее утро, проснувшись, я обнаружил, что ни Витюши, ни его дочери уже нет. Вечером Витя приехал на метро с ещё более грустными новостями. Помимо того, что сбылось буквально всё, о чём я предупреждал его накануне, жена его, протрезвев, в присутствии той же подруги, и скорее всего по её же наущению написала другое заявление. Об угоне ЕЁ машины с таким-то номером. Нет нужды говорить, какая машина имелась в виду. Витю в этот же день остановили, конфисковали машину, а когда он объяснил ситуацию, его отпустили под подписку о невыезде, намекнув, что ещё дело об уплате алиментов на нём висит. Весь боевой запал, вся спесь и показная независимость мигом слетели с этого человека, который сам себя загнал в непроходимое болото собственных иллюзий. Если жена с подругой захотят дать ход этому делу, Витюше за похищение собственного ребёнка и угон собственного автомобиля, всего-навсего не оформленного на его имя, придётся туго. Витя сидел, придавленный случившимся, а потом заявил о том, что мне было и так уже ясно:

     - Слушай, за следующий месяц я тебе заплатить не смогу. Могу ли я, пока всё уляжется, и я договорюсь с женой, пожить у тебя некоторое время в долг?

     - Слушай и ты, Витенька, - начал я, испытывая очень неприятное чувство, словно собирался рубить топором беззащитную шею, - Когда я тебя убеждал, что юридически ты по всем пунктам висишь на волоске, ты орал, что я ничего не понимаю. Когда это всё подтвердилось, и ты, не прислушиваясь ко мне, по собственной глупости утратил источник дохода, ты вдруг, как ни в чём не бывало, призываешь меня к некой благотворительности на твой счёт за свой счёт. Витя, можно подумать, я всю Москву обыскал, чтобы только тебя найти и поселить у себя под обещание денег. Так дела не делаются. До конца месяца живи, ты оплатил это время, а потом уж, извини.

     Он насупился, сухо сказал: «Ладно!», и пошёл к себе в комнату размышлять. На следующий день он ушёл и не явился вовсе, а спустя ещё сутки позвонил с Пресни радостный и, захлёбываясь от счастья, сообщил, что у них всё хорошо, что они счастливы втроём, что он, наконец, понял, чего ему в жизни не хватало.

     Я не знаю, что понял Витя, но я понял, что ему как не хватало, так и не будет хватать хорошего кнута, который висел бы над ним, постоянно напоминая о себе в те моменты, когда Витюше вздумается отвлечься от реальной жизни и возомнить о себе. Больше мы с ним не встречались, но в память о нём осталось стихотворение, написанное мной в момент крайнего раздражения его инфантильностью и витанием в облаках. Этим стихотворением, пожалуй, можно и завершить рассказ о втором квартиранте, Викторе:

Вот, ты мне объясни, зачем ты врёшь?

Чтоб только быть перед собою правым?

Ты  неужели веришь в эту ложь,

И словом упиваешься лукавым?

Набором слов меня не обмануть,

Я по делам читаю, сердцем чую,

Я тоже иногда пускаюсь в путь,

В фантазиях своих напропалую.

Я вдохновенно так могу соврать,

Так круто правду вымыслом разбавить,

Что если этот вымысел убрать.

То правдой ни увлечь, ни позабавить.

Ты ж тайно врёшь и людям и себе,

Скрывая ложью истину натужно,

А явно, ты в бессмысленной борьбе

С одной своею совестью недужной.

Желаешь, разливайся соловьём!

Но трелей соловьиных звук приятен.

А вот слепец, измученный враньём

И слабостью души, мне непонятен.

Так если мне твоя известна ложь,

Зачем же самому себе ты лжёшь?

 

 

     Прошло месяца четыре, прежде чем я вновь решил искать жильца. Предыдущие опыты несколько охладили меня, да и своих дел накопилось столько, что нужно было немедленно их выполнять. Присутствие же дополнительных проблем, - а квартирантов я начал воспринимать не иначе как проблему, - меня бы только отвлекало. Таким образом, я сделал ремонт на кухне, подновил санузел, приватизировал квартиру и встал на учёт как безработный. К концу марта дел больше не осталось, и я снова вернулся к поиску жильца. С учётом предыдущих ошибок, я безоговорочно исключил из списка предполагаемых квартирантов женщин и пожилых мужчин. Так что теперь SMS я отправлял только мужчинам, не старше 45 лет. Желающих на этот раз оказалось настолько много, что я обнаглел и принялся выбирать. Так например один мужчина с решительными чертами лица давал даже больше, чем я объявил, но когда выяснилось, что он из Грозного, я мысленно уже отказался, сказав ему по гнусному примеру собеседований, что в принципе я не против, но у мне ещё нужно посмотреть другие кандидатуры, чтобы решить, на ком я в итоге остановлю выбор. Ещё помню одного бойкого москвича, который меня своей бойкостью-то и смутил, хотя меня устраивало, что он москвич, молодой и с высшим образованием. Только слишком уж он был прост в общении; он вёл себя так, будто мы давнишние друзья и дело о его вселении уже решённое, остался сущий пустяк – вселиться. Такое давление с первого же раза меня не то что бы смутило, но больше даже возмутило. Поэтому пришлось умерить его пыл, обнадёжив, что я непременно с ним свяжусь, как только приму решение. Фамильярно похлопав меня на прощанье по плечу, он заверил, что лучшего жильца мне всё равно не найти, и выразил твёрдую уверенность, что не пройдёт и дня, как я не утерплю и сам стану названивать ему с мольбами немедленно поселиться. С этой уверенностью он и ушёл из моей жизни навсегда.

     Прежде чем приступить к рассказу о третьем жильце, которого я безошибочно, как оказалось, выбрал из пятерых претендентов, я просто обязан сказать ещё об одном новшестве, введенном мной в дело сдачи. Хлопоты с документами по оформлению квартиры, некий протокольный дух, которым я пропитался за месяцы скитаний по различным государственным конторам, натолкнули меня на мысль, что неплохо бы и самому составить договор о сдаче комнаты. За образец я взял договор социального найма, с оформлением которого я набегался и намыкался больше, чем потом с приватизацией. Живо вспоминая и тщательно анализируя все случаи столкновений с Даной и с Витюшей, я составил договор на трёх листах, в котором, учитывались, как мне тогда казалось, все случаи возможных противоречий между мной и жильцом, и были указаны пути их разрешения. Составив этот договор, я неоднократно и вдумчиво его перечитал глазами съёмщика, разыскивая, к чему можно придраться; и находил, и исправлял такие места, пока, обессилев, не убедился, что с любой точки зрения договор корректен и чёток. Теперь я мог, не объясняя ничего, предложить любому претенденту сначала ознакомиться с текстом договора, а потом уже, если возникают дополнительные вопросы, обсудить их. Доказательством продуктивности и грамотности моей работы явилось во-первых то, что после прочтения договора человек либо безоговорочно соглашался без дополнительных вопросов, либо наотрез отказывался тоже без обсуждения. Во-вторых, этот текст я мог выслать предварительно по электронной почте для ознакомления, что очень часто экономило время, отсекая бесполезные встречи в случае изначального несогласия претендента. Так что, поиск третьего жильца вёлся уже через фильтр письменного договора. Это позволило мне с большей долей вероятности надеяться на подбор подходящего жильца. Так оно и случилось.

 

     Третьим, по-моему, смотреть комнату приехал 23-хлетний паренёк из города с красивым названием Берёза, что на границе Белоруссии и Польши. Мне вообще всегда нравились белорусы. Своим спокойным достоинством, незлобивостью и мягким чувством юмора они внушают некую уверенность в их порядочности. Так и этот мальчик Сергей, глядя на меня вдумчивыми и немного грустными глазами, незаметно в разговоре определил и остановил мой выбор на себе, сам того вроде бы не желая. И даже, невзирая на то, что предлагал он меньшую сумму, а я так же, как и всем остальным, не стал давать ответ сразу. Но уже после того, как за ним закрылась дверь, я уже знал, что лучшего жильца мне не найти. Так у меня и поселился белорус-Сергей, и прожил три с половиной года не как друг, но как надёжный и порядочный сосед, в котором можно было быть уверенным, как в самом себе.

 

     Сложнее всего писать о людях хороших. Плохие качества настолько сами по себе выделяются из размеренного течения жизни, вопят, заявляют о себе, что в какой-то мере разнообразят вялотекущую жизнь и вносят оживление и интерес, хоть и с неприятным привкусом. По крайней мере, описывая действия человека, наделённого калейдоскопом отклонений, не испытываешь трудностей с темой и не даешь скучать читателю. А как описать хорошего человека, у которого на первый взгляд никаких отклонений нет? Хороший и порядочный человек настолько приторен, что ни прибавить, ни убавить ничего нельзя, чтобы не исказить его светлый образ и не погрешить против истины. Порядочные люди, так называемые comme il faut, невыразимо скучны для повествования и восприятия, хоть в жизни они являются самыми желательными людьми, когда дело касается надёжности и доверия. Пушкин замучился, наверно, чтобы придать своей любимой Татьяне с её безупречностью во всех человеческих качествах жизненность и осязаемость, воплотить не просто образ, не просто ходульное олицетворение чистоты, невинности и высокой нравственности, а показать трепетную живую душу, запертую в клетку всех этих добродетелей, с её страстями и волнениями. Передо мной стоит примерно такая же задача: сквозь оболочку бесстрастного выполнения обязательств разглядеть особенности скрывавшейся в этой скорлупе личности. Казалось бы, после трёх с половиной лет можно было бы, и «залезть под скорлупу», а потом, закрыв глаза, писать и описывать. Но в том-то и дело, что тут вопрос не времени, а степени общительности человека. А главное, отсутствие, именно, внешнее отсутствие каких бы то ни было изъянов.  А как без них дать занимательный образ живого человека?

 

      Начну с того, что Сергей с самого начала вселил в меня такую уверенность в его порядочности, что мне и в голову не приходило интересоваться, где он работает, насколько надёжно и долговечно его пребывание в Москве и сможет ли он долгое время быть мне материальной опорой. В отношении этих важных вопросов я проявил тогда полную беззаботность и безоговорочную доверчивость. Поверил, можно сказать, не проверяя, на интуитивном уровне. И не ошибся ни разу. Знал я, что он закончил экономический факультет в Минском университете, что устроился в Москве экономистом, а выполняет работу, никак не связанную с экономическими вопросами, что у него в Берёзе живут мама и младшая сестра – вот и всё! Поначалу он, пока не подключили интернет, смотрел вечерами телевизор, причём одну и ту же программу «2х2», причём один и тот же мультсериал, примитивнее которого по сюжету, переводу и графическому исполнению я не видел. Имя этому шедевру мировой мультипликации было «Симпсоны». Сам я получил об этом безобразии впечатление, во время моих приездов к жене и сыну, в то время, когда ему было лет 10-12. И то мой сын пускал этот сериал, играя на компьютере, в качестве фона, который никак не мог отвлекать. Ещё тогда я был поражён графической и моральной уродливостью персонажей, подозревая за ней не меньшую духовную тупость создателей этой жвачки. Я помню, спросил как-то сына, как можно это смотреть, какое можно от этого получать удовольствие. В ответ я услышал, что включается эта лабуда не с познавательной или развлекательной целью, а с той же целью, как люди, занимаясь чем-нибудь, включают радио, не обращая на него внимания. Помню, я тогда сказал ему: «Если я включаю музыку, то я это делаю с целью создать приятный фон. А какой приятный фон может создавать ЭТО?»

     - ЭТО, - подчеркнул мой сын, - вообще не способно отвлекать! А фон создаёт.

     Такое объяснение мне ничего не объяснило, впрочем, его игры, состоявшие из непрерывных безнаказанных убийств, были мне так же, понятны, как и Симпсоны,- хоть и требовали предельной сосредоточенности. Для такого рода игр Симпсоны в качестве сопровождения подходили идеально. Поэтому, если в случае с сыном я хоть как-то мог примириться с мыслью о какой-то роли этого сериала в его занятиях, можно представить, в какой тупик я стал, увидев, как взрослый человек с высшим образованием  целыми вечерами, и не в качестве фона, а в качестве прямого занятия смотрит эту муть. Я был даже не озадачен, мне просто стало отчего-то грустно.

    Описывать, как в течение всего времени проживания Сергей неизменно оправдывал моё к нему доверие, дело скучное и ненужное, поэтому, пожалуй, я расскажу о некоторых особенностях жизни этого человека, отличительных чертах его мировоззрения и закончу рассказом об обстоятельствах, при которых мы были вынуждены расстаться.

     Прежде всего, хочется отметить Серёжину заурядность, дюжинность я бы сказал, то есть отсутствие всяческих талантов. Причём, хочу сразу оговориться, я не злорадствую и не испытываю удовольствия от такого заключения. Я отдаю должное реальности, которая и прямо и косвенно свидетельствовала об отсутствии у Сергея  качеств, свидетельствующих о его неординарности. Я не наблюдал у него никаких стойких увлечений (Симпсонов я не считаю), которые бы его отличали от прочей бесталанной братии. Правда, если порядочность, в последнее время так редко встречающуюся, именно по редкости считать талантом, то это и был единственный его талант. Он как-то в первое время хотел продолжить образование, - дело даже зашло так далеко, что он записался в Ленинскую библиотеку. По его словам, он намеревался писать диссертацию. Естественно, на экономическую тему. Но, на этом всё начинание и заглохло. Единственное занятие, которое постепенно его затянуло и стало поглощать всё его свободное время, это знакомство с музыкальным коллективом «Цветы Софии». Это был очень своеобразный коллектив музыкантов, творчество которого насчитывало уже лет двадцать и все эти двадцать лет не только не находило широкого признания, а вызывало даже опасения и подозрения устроителей концертов, очень неохотно включавших выступления этой группы в свои программы. Причины такой сдержанности администраторов мне отчасти стали понятны, когда я попросил у Сергея послушать диски с творениями этих самородков. Он дал мне два диска, но моего терпения хватило только на половину первого. Казалось, всё там было в норме: и голоса хорошие, и мелодии мелодичные, и согласованное звучание инструментов, и дикция отчётливая, - словом, всё было понятно. Но во всём этом не было ничего, что могло бы запомниться или задеть. Это был заурядный совковый ВИА, да ещё с жутким налётом провинциальной мудрости. Но, что больше всего настораживало: тексты песен все сплошь так или иначе касались религиозной темы (отсюда и название), причём, - это коробило больше всего, – сладкими голосами повествовалось о безудержной любви не только к Богу, но и к Божией Матери. И что уж совсем смущало, любовь эта подавалась, как мясное блюдо, без всякого стыда, без почитания, как некое плотское влечение. Эта группа напоминала внезапно запевшую секту извращенцев-изуверов, для которых нет никаких преград морально-этического характера. Их самоуверенность и вольность в обращении к существам высшего порядка, этакое похлопывание по плечу Господа и Богородицы, вызывали у меня брезгливость и рвотный рефлекс. И хоть мне стало абсолютно ясно, с кем общается Сергей, на мои отношения с ним это никак не повлияло. Прослушав, сколько смог, молча, без комментариев я вернул ему диски. С тех пор творчество этой группы никак меня не занимало. Я сделал вывод, что Серёжа тоже сектант, оставалось только выяснить, какой секты. Но этот вопрос меня тоже не сильно беспокоил; мне было достаточно того, что он не пил, не курил, деньги платил, баб не водил. А до его предпочтений в области вероисповедания мне и дела не было. Одно было ясно, что веры он - не нашей. Проверяя санитарное состояние его комнаты, я видел единственную не то картину, не то икону над его столом. В рамке был изображён человек, скорее всего Христос, в белой хламиде, прижимавший правую руку к своему сердцу, а из-под его ладони от сердца вниз выходили три луча: белый, красный и синий. Этакий триколор света. Я много на своём веку видел икон и православных и католических, но такого изображения видеть не доводилось. Постепенно, не вдаваясь в размышления, я привык к этой картине, а разгадка пришла сама собой случайно. В одном из фильмов, рассказывалось, какие события стали происходить в некой ирландской глубинке после того, как проезжие гастролёры, за которыми по пятам гналась полиция, избавляясь от улик, вытряхнули из мешков умопомрачительное количество виагры в деревенский колодец. При перемещении действия из дома в дом, я с удивлением обратил внимание, что в каждом доме на видном месте висит точно такое же изображение Христа, как над столом Серёжи. То есть, в моей квартире! Но в фильме все жители этой деревни были ярыми приверженцами секты адвентистов Седьмого Дня. Прикинув, откуда Серёжа приехал, зная, как в своё время сильна была протестантская церковь в тех землях, я ничему не удивился, но хотя бы стал знать, какие бывают эти самые адвентисты. И тут же я подумал, что и «Цветы Софии» именно поэтому с таким недоверием воспринимаются и мной, и остальными, что уж больно они адвентисты. Только этого кроме меня никто не знал.

     Некоторые странности в поведении и высказываниях Серёжи тоже были заметны, но я старался не углублять этой темы, по опыту зная, как это болезненно и вредно для хороших взаимоотношений. Мне было достаточно того, что Сергей уходил рано утром и возвращался за полночь. И совершенно безразлично было, в каком качестве он, не обладая даже теми талантами, которыми бесспорно могли похвастать организаторы и солистки ансамбля «Цветы Софии», участвует в их репетициях и концертах. Хотя, однажды я узнал. Оказалось, что Серёжа помогал им не только как подсобный рабочий, но и был со временем задействован как танцор. У нас в доме появились псевдорусские атласные рубахи, шаровары и фуражки с козырьком, явно предназначенные для наглядной иллюстрации народного характера творчества адвентистов из «Цветов Софии». Также у меня появилась запись Серёжиного дебюта в танцевальном сопровождении угодливой ура-патриотической песни во славу Москвы, с которой этот ансамбль выступал на очередном городском празднике в Сокольниках. Я - не мать и не отец Серёжи, поэтому ничто не помешало мне заметить, что и чувство ритма у него оставляет желать лучшего; он совершал те же танцевальные движения, что и остальные, но на какие-то мгновения выполнял их с запозданием. Однако, поразмыслив, я списал это на волнение. Всё-таки, впервые на сцене.

     Надо сказать, Серёжа был скрытен и неохотно отвечал на мои вопросы о своих делах, но, благодаря хорошей слышимости, я поневоле иногда был посвящён в некоторые разговоры его по скайпу, находясь на кухне. Больше всех меня раздражал пронзительный и требовательный голос одной разудалой девицы, которая постоянно пыталась либо что-то доказать Сергею, либо в чём-то его убедить. Когда я к его неудовольствию поинтересовался, что это за «мадама» наглая такая, что её слышно по всей квартире, он виновато улыбнулся и открылся мне, что он и сам уже давно от неё страдает, как от назойливой мухи. Тогда мне стало интересно, не москвичка ли она часом. На это я получил ответ, который меня совершенно удивил:

     - Нет, она из Смоленска».

     И тогда я произнёс следующее:

      - Ты, Серёжа, воля твоя, что-то не то делаешь! Ты для чего в Москву явился? Просто деньжат слупить или прочно здесь осесть. По опыту всех приезжих я знаю, что поселиться в Москве это предел их мечтаний и чаяний. И не просто поселиться, а и прописаться, стать полноправным москвичом, а потом валять дурака. Не думаю, чтобы твои планы чем-то отличались от того, что я тебе сейчас перечислил. Так скажи мне тогда по чести, по совести, можно ли, действуя таким образом, как действуешь ты, т.е., якшаясь с разными девками из разных городов и весей нашей многострадальной Родины, не то что приблизиться к своей цели, а просто даже наивно уповать на то, что всё сложится само собой? Это ли не глупость?! Тебе что, москвичек одиноких мало?! Их же - море! - только свистни. А ты какого-то рожна треплешь себе нервы со смоленской провинциалкой, да, я уверен, не только со смоленской. Ты – молодой, красивый, непьющий, некурящий адвентист седьмого дня с высшим образованием маешься откровенной дурью вместо того, чтобы целенаправленно вести разведку и, если понадобится, боевые действия для достижения одной наиглавнейшей цели – сделаться всеми правдами и неправдами москвичом. Чтобы не маячил перед тобой призрак твоей малой родины, и не щемило сердце при мысли о неизбежном возвращении в «любимый» город Берёзу, находящийся к тому же в самом захолустье Белоруссии. Посмотри трезво на свои возможности. Ты не актёр, за которым гоняются с предложениями; не музыкант с мировым именем; не признанный писатель; не спортсмен – никто. Или ты государственный чиновник-казнокрад, или нефтяной ворюга, или миллионер, сколотивший себе состояние в лихие 90-е? Тоже нет! Ты такой же обыватель, как и я, претендующий на то, чтобы спокойно проволочить свою жизнь в уюте и, наплодив детей, помереть. Поэтому ты НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА искать себе какую-нибудь другую женщину, кроме той, которая будет прописана в Москве. Иначе призрак твоей малой родины будет преследовать тебя и днём и ночью, а заветная цель стать москвичом будет так же для тебя  недостижима, как для азиата-дворника. Так смотри правде в глаза и во все свои глаза ищи москвичку с квартирой, да ещё такую, чтобы перезрелая была лет под тридцать, чтобы ей хоть за козла, но замуж выйти, и чтобы, – это самое главное, – любила тебя так, как ты её никогда полюбить бы не смог. Вот, если найдёшь такую, считай, дело в шляпе, ты вытянул козырную карту. Может, и проживёшь ты с ней недолго, но она тебя пропишет, а там найдёшь и другую жертву, но уже как полноправный москвич. Вот, в чём дело-то! Зацепиться тебе нужно, а кроме московских баб тебе и рассчитывать не на кого. Ты, я надеюсь, понял, что ты здесь никому не нужен кроме засидевшихся в девках молодух? Не обижайся, Сергей. Ты сейчас можешь злиться на меня, проклинать в душе, но чуть позже, уже без меня, вдумайся в мои слова и ты поймёшь что это чистая правда, основанная на житейской опытности и наблюдательности.