24.06.84

     Заканчиваются мои наряды. Останется скоро один – ХБ. Так называется хлопчатобумажные мои гимнастерка и галифе. Но, надо сказать, я не сильно этим опечален. Прибавляет духу и то, что я опять могу работать в токарне. Вчера я выточил (конечно, не без видов на будущее) четыре болта для нашего прапорщика Ступникова, и в воскресенье дневалить почему-то не буду, хотя должен бы. Почему бы это?

     К нашим москвичам иногда приезжают родители. А нам после этого, как брызги шампанского, достаются конфеты, печенинки (мамино выражение) и проч., проч., проч., привозимые родителями лакомства. Когда у кого-нибудь из вас промелькнет желание ко мне приехать, прошу учесть, что кроме меня здесь бродят голодные, как волки, мои друзья. Аня, правда, это прочувствовала. Так что, захватите что-нибудь и для них.

     Так ты, Аня, спрашиваешь, как настроить фотоаппарат? Да, очень просто. Подходишь к Таньке Поповой, и она всё тебе сама сделает, даже денег не попросит. Она же постоянно фотографирует на слайдовую плёнку, денег-то навалом. Поэтому она всегда такая толстая и весёлая. А чего, спрашивается, ей грустить с такой з…арплатой.

     Пришлите мне, пожалуйста, часы. Я тут без них, как проклятый. Сидишь, бывает, где-нибудь в уединении, а надо идти за почтой или на ужин. И частенько не рассчитываешь и опаздываешь. Единственное, наверно, что в армии точно, так это время. Не дай Бог, чуть позже! Всё, накажут. Поэтому и приходится всё время без часов рисковать башкой своей лысой. Нет, правда, уже обросшей. Как её называет Мишка, «квадратура треугольного круга». Обидно, да? Но обижаться ни к чему, так как стоит посмотреть на Мишкину голову, как сразу вся обида исчезает. Это наспех отломанный кусок асфальта на цыплячьей шее, покрытый редкой белесой щетинкой, которую он гордо именует «Волосы». А про то, что здесь всё точно, не даст соврать один факт. И про то, как здесь борются за точность…

     Прошу прощения, но это потом. Сейчас прибежал Миха и потряс сообщением, что приехали наши из командировки. Это и хорошо и плохо. Плохо то, что замок Джабраилов снова в строю, и снова для нас с Михой начинается  “тупорыльщина”. Постараемся стойко, с присущим нам чувством гадливого юмора по отношению к замку, её перенести.

     Так вот. Продолжаю о точности. Мы с Михой спим рядом, как я уже писал, на верхнем ярусе. Как-то ночью чувствую, что меня будят. Открываю один глаз и вижу перед собой пьяную рожу. В этой роже я, открыв второй глаз, узнал одного из наших замкомвзводов, попросту говоря, не нашего замка Ларина. В руках у него был ремень. И пока я спросонья мучительно соображал, к чему бы это, последовал безобидный вопрос.

     - Сынок, сколько дней до приказа?

     “Приказ”, это приказ министра обороны об очередном призыве и увольнении в запас. Естественно, пьяного замка интересует только вторая часть содержания. Следующий, как я теперь уже знаю, будет 27 сентября. Вполне естественно, что те, как они называются, “деды”, которым осталось месяца четыре до приказа, ждут его, не дождутся. Мишку, как живописно одаренного природой, заставляют уже разрисовывать  д е м б е л ь с к и е альбомчики с фотографиями. Мишка у нас художник-срисовывальщик, а заодно и писец. Так вот Ларин,          а с ним и наш  комсомольский вожак Сигидин, который в тот момент больше напоминал беспартийную свинью, задавали, как я уже сказал, вполне безобидный вопрос. В случае неправильного ответа, неважно в плюс или в минус, ремнями отбивалась разница. Мне посчастливилось. Будучи приверженцем всего круглого и законченного, я сказал.

     – Сто! - и получил по заднице всего один раз, но и этого показалось много. Оставалось, оказывается, 99 дней. Мишка спросонья было вскочил, но тут же охотно лёг, так как получил ремнем по спине, а, улегшись, вопросительно уставился в осоловевшие глаза Сигидина. То ли он во сне слышал мой ответ, но сказал тоже сто дней и, получив свою разницу, мы могли бы уснуть, но мешала какая-то идиотская однообразная музыка, и то тут, то там вспыхивающие удары по задницам. От нечего делать, я придумал: «Подставляешь задницу, получаешь разницу». У некоторых разница была несоизмерима с возможностями их задницы, тогда они пытались уклониться от “дедовской справедливости”.

     - У меня голова болит! Но, пьяных  не проведешь. Звучал суровый и хлёсткий ответ:

     - А мы тебе голову и не трогаем! Затем такой же удар.

      В одном месте они задержались. Не слышно было ни вопроса, ни ответа, лишь изумлённый возглас Сигидина:

     - Юра, он не знает!

24.06.84

     Здравствуй, мамашка! С Анькой подлой даже здороваться не хочу, так как эта духовная лентяйка не может черкнуть хоть пару строк братику, которому здесь не особо-то и сладко.

Хотя нет! Сегодня сладко, потому, что получил ценную-преценную бандероль, и первым делом скушал пачку печенья “Квартет”, а две другие оставил на ужин. Всё равно ведь, надо поделиться с ребятами. Много проблем вызвала шоколадка. Сначала я всё мучился, поделиться с Мишкой или нет. Потом, когда уже осталось полшоколадки, я всё ещё слабо подумывал об этом. Но, в концах-концах, с мрачной решимостью уничтожил её до конца и, вконец обозлившись на себя, сгрыз ещё два холодка. И вот, сейчас, весь в угрызениях совести, пишу вам письмо на своей лавочке.

     Надо сказать, что с приездом нашего взвода, моя вольная жизнь оказалась неожиданно под жёстким контролем нашего замка Джабраилова. И, надо сказать, контроль этот стал не в пример жёстче. Видимо, тяжёлый физический труд наших ребят в командировке повлиял на его умственные (если таковые и имелись) способности крайне отрицательно, и он вконец отупел. Ходит с озверевшей рожей, поливает всех ругательствами. Все у него - бараны, все – тупорылые, хотя вряд ли сыщется во всём моём окружении баран тупорылее его самого. Мне-то его ругань до фени, я наблюдаю за ребятами, которые во время командировки влезли к нему в любимчики. Верно, что гадость плодит другую гадость, ещё более изощрённую. Ребята предлагают набить этим четверым морду, но я против, потому, что за мордобой вполне свободно можно лишиться свободы, да и не действенно это. Человек – слишком тонкий инструмент, чтобы на нём играть подобным образом. Можно сломать, но не настроить. Конечно, всегда наиболее привлекательно то, что проще. И ещё наши ребятки разобижены на то, что Джабраилов невзлюбил именно москвичей. И вчера, когда мы заступали в кухонный наряд, (а любой наряд или караул длится с 18.00 одного дня до 18.00 следующего) все москвичи, и я больше, чем уверен, что не без подачи Джабраилова, очутились на самом грязном и сложном участке работы – в посудомойке. В то время как любимчики прохлаждались в обеденном зале, на нашу долю достались: скользкий пол, нос рвущая гниль и вонь от недоеденных остатков, стряхиваемых двумя нашими пареньками в одну из ванн. Надо сказать, пареньки, как на подбор. Со своими засученными рукавами и сальными квадратными подбородками они скорее напоминали пленных гестаповцев, а не советских солдат. Четыре ванны стоят вдоль стен. В каждой из них плещется вода с налётом жира в палец толщиной. Мыла нет. Иногда, правда, подкидывают шампунь. Все потные. Ребята, как сумасшедшие драят миски и бачки. На 1800 едоков – 8 человек обслуги, расклад, по-моему, озверенный. Если ко всему прочему учесть, что работать любят, то есть заставляют себя, не все, то для остальных запарочка ещё та. И вчера, зная, какую судьбу уготовили москвичам, лишь только услышал омерзительное словосочетание “кухонный наряд”… Вспомнил свой первый наряд на кухне. Он оставил неизгладимый след в моей душе и рубец на сердце. Вспомнил, как, обливаясь потом, мыл бачки, мне доверили этот участок, и в одиночку вымыл за все три смены на всю часть бачки. После этого “подвига” на мои руки было страшно смотреть, а ноги отказывались ходить. Вы же знаете, что меры я ни в чём не знаю. Если уж отдыхаю или работаю, то вовсю. Помимо этого сорвал глотку, ругаясь матерно на сачков. Так что, можете судить, какой у меня был вид и общее состояние. Кстати, благодаря молодости, я быстро пришёл в себя. На фотографии – это на следующий день после кухонного наряда. Каково?... так вот, зная, какая судьба меня ждёт, отправился я к своему старшему прапорщику из автопарка и сообщил, что было бы неплохо, если бы он забрал меня в автопарк поработать, так как гораздо спокойнее отвечать только за свой собственный труд. Он полностью со мной согласился и с 18.00 я заступил…в кухонный наряд. Согревала мысль, что работать я буду всего один ужин, а на следующий день у меня несколько иная программа, нежели у дружков моих, лентяев. Не все, конечно, а есть и такие, например, как Мишка. Он перед нарядом с воодушевлением говорил: « Ребята, главное дружно взяться и не сачковать, тогда всё успеем!» Вдохновлённые этим призывом, все дружно брались, а Мишка неожиданно шёл “в туалет”, как он называл свои сорокапятиминутные отсутствия с десятиминутным полурабочим перерывом. Если бы он не был мой товарищ, попросту набил бы ему морду. Нас с ним всё время и так путают. Его называют моей фамилией, меня – его. А тут ещё стали путать, где сачок, где работяга. Вы, конечно, понимаете – где. А здесь нет. Запутавшись, начальство просто на обоих поставило клеймо – “шланги”, и так идёт. И решил я никому ничего теперь не доказывать. Всё равно скажут.    

       - Упрямый лентяй!

      И всё это благодаря Мишке, который ещё имеет наглость обижаться на такое заслуженное прозвище. Он у нас “Заслуженный лодырь СССР”. Вот и вчера. Ну, палец о палец он, конечно, ударил, только этим и ограничился. Видно, не увлекло его возвышенную натуру занятие такой низостью. Тем хуже для него. Так вот, мы мыли, мыли, мыли. Под конец я запел романс « Живет моя отрада…», с которого началось бешеное попурри на мотивы советских, зарубежных и прочих песен. В казарму мы приплелись в часу ночи. А утром их подняли ни свет, ни заря и сразу повели на кухню. Я их очень пожалел, потому, что Мишка был в их числе, и мысленно благословил.

     Вода у нас в умывальнике по утрам очень плохо идёт. Если учесть, что за 20 минут всем надо успеть умыться, а из 10-ти краников вода идёт, да и то тонкой струйкой, только из четырёх, можно только удивляться, как рота успевает. Да, зачастую, намылившись и ничего не видя, кто-то на ощупь находит струйку соседа, пребывая в полной уверенности, что это его, сладко моется. А сосед его, также сослепу, нашёл его краник и плещется, пока не увидит на “своей” раковине чужую зубную пасту и мыльницу. Оглянувшись, он встречает такую же изумлённую физиономию другого заблудившегося. Остальные ждут. Но некоторые в отчаянии припадают к неработающим краникам губами и, открыв вентиль на полную, тянут и тянут оттуда воздух, пытаясь высосать воду. Если им это удаётся, то их счастье непродолжительно. Моментально выясняется, что вода теперь течёт только  из его краника, а из остальных нет, так как он оттянул всю воду на себя. Он получает шквал проклятий намыленных, которые, наругавшись, прикипают к своим краникам и некоторое время слышно усердное сопение, завершающееся удовлетворённым урчанием. И вот в разгар этого соревнования звучит команда: « Рота! Строиться на плацу для утреннего осмотра!» Народ, не   домывшись, не дочистившись,  опрометью бросается из казармы. В этот момент я думаю,   как хорошо, что вы всего этого не видели и не увидите. Сплошной маразм и дурость.  

26.06.84

     Да, вот! Приехал наш взвод, и тут только мне стало окончательно ясно, что из себя представляет наш замкомвзвода Джабраилов. Раньше я думал про бедных младших сержантов Суворова и Зинкевича, что тупее их, грешных, нету во всей части. Даже клички им придумал: “Суворов – глупый боров”, “Зинкевич – сынкевич”. Он, действительно, и есть тот самый “сынкевич”. Маленький, очкастый и оченна борзой. Всё это время у меня по отношению к нему было глухое раздражение. Но однажды я увидел, как он, тайком оглянувшись и никого не увидев, напряг свои тощие мышцы на руке и долго, сняв очки, ими любовался. Видно, раньше он был ещё хилее (хотя, это трудно представить), если даже этакое убожество способно заставить его прийти в неописуемый восторг и родить неизмеримую гордость своим возросшим могуществом. И очень мне захотелось в этот момент погладить его по головке и дать слегка пинка: иди, мол, сынок, из армии домой. Делать тебе здесь с таким “богатством” абсолютно нечего.

     Что же касается Суворова, то тот наоборот, в противоположность своему великому, но щуплому однофамильцу, настолько здоров, насколько тот был хил, и настолько же туп, насколько тот был гениален. Обратная пропорциональность. Да, не всем выпадает счастье служить под руководством великих. Вообще, я считаю так: пусть командир лучше уж будет тиран, нежели дурак. Три тирана не принесут столько мук подчиненным, сколько один дурак по невежеству и заносчивости. А, что интересно, он этого не замечает, так как плоды его идиотизма приходится расхлёбывать простым рядовым солдатам. Вот и расхлёбывают эту кашку, круто замешанную на дурости и самовлюблённости, наши ребятки, матерясь, на чём свет стоит. Так вот, мы с Мишкой уже успели получить по порции “тупорылых баранов”, хотя, я не заметил, чтобы мы вели себя глупее, чем обычно. Просто, некоторых товарищей одолевают комплексы. Неполноценности. Иногда, даже не осознанные, они становятся стилем работы и поведения неполноценного человека. Вот, например, сегодня он всё ходил вокруг, да около меня, да всё не знал, как подступиться. Даже поскуливал, бедный от бессилия и напряжения. Пришлось удовлетворить его мелкие чувства. Опять-таки, безо всяких усилий с моей стороны. В то время как весь наш доблестный взвод шёл строевым шагом, он вдруг с радостью заметил, что я, якобы, филоню и поднимаю ногу не так высоко, как это делают остальные. Что ж, я совершенно равнодушно выслушал потоки его излияний в свой адрес, где было собрано воедино всё, что накипело в мелочной душонке исстрадавшегося по ругани и козлам отпущения чеченца. И каково же было моё удивление, когда, открыв “Огонёк”, присланный вами, увидел стихотворение Пушкина “Памятник”, в последней строфе которого нашёл единомышленника в лице великого русского поэта:

“ Веленью божьему, о, Муза, будь послушна,

   Обиды не страшась, не требуя венца,

    Хвалу и клевету приемли равнодушно,

    И не оспоривай глупца”.

     Какой молодец! И как кстати. Кстати, Пушкина я оценил исключительно благодаря Виктору Васильевичу, нашему преподавателю Правил дорожного движения. Он помог мне понять и объяснил, что Пушкину требуется вдумчивый читатель, что за кажущейся лёгкостью слога таятся глубочайшие мысли.

28.06.84 

      Хорошую бумагу вы мне прислали. Писать на ней одно удовольствие. Вот только ручки нет! К сожалению, повторяется та же история, что и на гражданке: ручки исчезают с катастрофической быстротой. Пришлите мне лучше одну ручку и стержни к ней. Я, конечно, понимаю, что и без того избалован вашим вниманием, но войдите в моё положение. Мне же надо писать письма, а ручки ребята дают неохотно, и долго мнутся и отводят глаза прежде, чем отказать. Ну, а моё состояние и того хуже. Помимо собственного унижения приходится испытывать жалость к человеку, которому жалко ручки, и он всё придумывает, как от меня отвязаться без ущерба для себя.

     Почему-то вспомнилось пушкинское « Она меж делом и досугом открыла тайну, как супругом самодержавно управлять… и всё тогда пошло на стать». Ко мне это имеет не совсем прямое отношение, но смысл того, что сейчас происходит именно таков. Дело в том, что в связи с ужесточением “джабраиловщины”, у меня отсечена возможность работать в автопарке и пользоваться свободным временем между почтой и ужином. Это всё по той причине, что наш взвод проводит все дни в той части, где находится почта, так что приходится только забирать почту и тут же возвращаться. В ту часть мы теперь приходим только спать, а здесь учимся почти до ужина.

     Теперь о Джабраилове. Его зверское отношение к москвичам заставляет раздувать из наших мух-ошибок слонов-проступки, за которые требуется наказание неотвратимое и неминучее. Так что, если ошибок человек совершает много, проступки изредка, а преступления может и вовсе никогда не совершить, то все перечисленное в изощрённом утлом мозгу нашего чеченца, - когда дело касается москвичей, - приобретает характер воинских преступлений. Если верить всем джабраиловским бредням мы, москвичи, со всем сотворённым нами злом, должны уже давно, печатая шаг, скрыться за воротами гауптвахты и не высовывать оттуда носа до конца службы. Но, к его глубочайшему огорчению, сия злая чаша нас пока минует, и нам остаётся быть довольными, что наш “милостивый” замок не выносит сор из избы, а довольствуется тем, что наказывает нас самолично. Но это всё мелкие наказания. Как-то: таскание по ночам небезызвестной вам  “Машки” и прочие ночные мелочи, которые входят в обязанности дневальных. Так вот, в чём “самодержавно управлять”. Когда разъярённый наш чеченец (то, что из-за пустяка, это само собой) орёт на меня, что я буду работать ночью, я не отнекиваюсь, не противоречу и не возражаю ничего в свою защиту, а, глядя в его пронзительные, но, отнюдь, не проницательные нацменские глазки степного грызуна, сотворяю весьма серьёзное выражение лица и во всём с ним соглашаюсь. Я даже не препятствую тому, чтобы записали номер моей кровати, чтобы ночью, впотьмах, меня было легче разыскать дежурному по роте. После этого, насытившись местью, как ему кажется, вполне мною заслуженной, он с чистой совестью ложится спать, и спит, как полковая лошадь, до самого подъёма. А я, просто-напросто, подхожу к дежурному по роте, и, поскольку меня уже все в роте знают, почтальон ведь. А он уже издалека, будучи в курсе того, что происходит, кивает мне: “ Спи, Саня, спи!” В том-то и дело, что Джабраилова тоже все знают, и далеко не с хорошей стороны. Этот придурок умудрился испортить отношения с остальными замками тем, что цепляется к солдатам из их взводов, будто у него во взводе давно всё в порядке или его об этом слёзно просили беспомощные замки. Можно себе представить, какой “авторитет” он снискал себе в солдатской среде. Так что, пока его “авторитет” работает на меня, я могу по ночам не работать, а спать спокойно. Что же касается “Машки”, то она не скучает. Её таскают действительно провинившиеся ребятки. Следующее. Когда мне нужно куда-нибудь действительно по делу: газеты подшивать или за почтой идти, и Джабраилов, после долгих моих доказательств необходимости этого, сквозь зубы дает мне пять минут, я преспокойно иду и занимаюсь, столько, сколько требует время. В пределах разумного, конечно. Я знаю, что по возвращении меня ждут его пространные выступления, в которых неизменно будут присутствовать такие обозначения, как “баран тупорылый”, “Машка”, “Ночь” (к этому слову обычно прибавляется истеричное “ВСЮ”). Но у меня на лице написана “спокуха полная”, что его несколько озадачивает, но и успокаивает. Я говорю неизменное «Есть!», и всё идёт по-прежнему. Так что, “приятные” мелочи службы нисколько не омрачают моего настроения. К тому же я часто вспоминаю надпись на кольце Соломона, которой меня мама пыталась утешить в тяжелые дни панического страха смерти и полнейшей апатии, овладевших мной в начале 8-го класса школы. “Всё пройдёт!” – вот почва для здорового реалистичного оптимизма, и довольно прочная.

05.07.84.    2 месяца службы.

     Видно так уж заведено, что на отдельные письма от вас я могу отвечать одним общим. Это очень удобно, когда приходит от вас сразу два письма, и всё равно, когда приходит одно. Написать, ведь, всегда найдётся, о чём. Сперва о делах. Ты, конечно, могла, Аня, приехать хоть на неделю, и в другое время меня отпускали бы каждый день. Но в свете последних событий.… А произошло вот, что. Один субъект из какой-то роты, уйдя в очередной раз в увольнение к матери, нажрался там, как свинья, бил свою мать и матерился на чём свет стоит, а на сладкое, дрался с сержантами, пытавшимися его остановить и урезонить. На следующее утро вся эта скандальная, мерзкая история стала известна командиру части, и он, вызвав к себе и отчитав этого подонка перед строем всей части, сказал, что помимо семи суток гауптвахты, он, вдобавок к этому, исключается из нашей учебки, а все увольнения к родным личного состава с этого момента запрещаются вплоть до особого распоряжения. Если бы, конечно, после этих слов он добавил, обращаясь к нам: « А теперь делайте с ним, что хотите!», я бы первый побежал ему пасть рвать. И, думаю, ко мне присоединился бы не один десяток. Вот, что будет ожидать вас в случае приезда. Если что-нибудь изменится, тут же отпишу. Следующее. Я послал вам с матерью одного нашего паренька кучу писем, которые успел не только получить, но и прочитать. У нас в роте старшина Ступников завел тумбочку. Он так её и назвал «Для прочитанных писем». Может, для других это новшество и подходит, но я считаю зазорным, адресованные мне письма, переадресовывать какой-то деревяшке. Так что прошу эти письма сохранить.

     А сегодня я первый день «тащу» (местный диалект) караульную службу. Заключается это в том, что я стою 2 часа на вышке, выпучив глаза для бдительности, а  4 часа сначала бодрствую (мою полы и делаю другие полезные для караульного помещения вещи), а потом отдыхаю перед следующим бдением на вышке. К моему изумлению, мне доверили настоящий, взаправдашний автомат Калашникова и 60 патронов к нему. Отправляясь на вышку, я заряжаю его, а на вышке борюсь с искушением применить его, хотя, конечно, и стыдно. На вышке вообще идёт самая настоящая драка с самим собой. Ведь по «Уставу гарнизонной и караульной службы», который мы неделю учили наизусть, перед тем, как заступить в караул в первый раз, часовому запрещается (цитирую дословно): …сидеть, спать, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, передавать кому бы то ни было и принимать от кого бы то ни было какие-либо предметы, досылать патрон в патронник. И вот всё вышеперечисленное, особо не досаждающее в обычной жизни, на вышке наваливается непереносимой тяжестью искушения. Хочется со страшной силой и то, и то, и то. И петь, и разговаривать, и спать, и прислониться к чему-нибудь, и даже, как это не странно, ужасно хочется передавать кому-нибудь какие-нибудь предметы. Дико становится. И если ещё учесть, что до того, как  влезу на вышку,  помогаю разводящему расставлять другие посты, где я вижу сходное с моим состояние караульных, то не случается ли на этот период какая-нибудь особенная, неизвестная науке «караульная болезнь»?  Кстати, на одном из постов мы увидели… точнее, не увидели часового. Недоумевая, куда он мог пропасть, подошли мы поближе и, в проёме входа на вышку, увидели две задранные подошвы, а за ними смутно угадывалось распластанное тело. Прозвучала довольно-таки странная команда: « Вставай, часовой!» Ноги зашевелились, и на фоне автомата появилась сонная физиономия «часового». И смех и грех. Этот паренёк уже четвёртый раз в карауле. И мне почему-то стало обидно, почему я должен бороться с естественными надобностями, а он нет. Но, посмотрев на его щуплую фигурку и, то ли начинающую лысеть, то ли заканчивающую молодеть голову с виноватой улыбкой, понял, что в таком теле не может быть здоровый дух. И пожалел его, проигравшего неравный бой с надобностями.