31.01.85

     Изредка. Так, наверно, можно охарактеризовать мою переписку с вами и со всеми. Машина моя  стоит колом по-прежнему. И мотор поменяли, и всё уже готово, только вот запустить никак не удаётся.

     Идиотская  часть – совершенно негде написать письмо. Разве что, иногда, в Ленинской комнате. К нам постепенно прибывает пополнение, не обязательно молодое. Вот вчера, например, аж из Эфиопии. Не знаю, как там, в Эфиопии, но если уж и оттуда за какие-то грехи прислали, то, наверно, там лучше. Вот, в каком “исчадоадном” месте я служу. Но мне это как-то незаметно. Зима была, теперь уже твёрдо можно сказать “была”, не очень холодная и уже заканчивается. Скоро, по словам старожилов, на все цвета зацветёт степь. Говорят, очень красиво. Едешь на машине, в окно весенний ветер, кругом пестрота яркая и солнце свети, как всегда, вовсю. Появятся и прочие “прелести”, как-то, фаланги, скорпионы, змеи. В общем, обычная казахстанская весна. Небо тут чистое-пречистое. Очень хорошо находить созвездия, хотя я их знаю мало: Большая и Малая Медведицы, Лебедь, Кассиопея, Орион, располагающиеся по Млечному пути – вот и все мои скудные познания в астрономии. Да и на морозе особенно не полюбуешься. Вот лето придёт, тогда можно будет понаблюдать побольше.

     Я тут стал подумывать об Историко-Архивном институте. Моё давнее предпочтение к прошлому, нежели к настоящему и будущему, даёт о себе знать. И неодолимо влечёт небо и не просто, а ночное. Сейчас, когда ночь ещё длиннее дня, есть возможность видеть звёзды долго-долго. Глядя на них, вспоминаю:

Холодят мне душу эти выси,

Нет тепла от звёздного огня.

Все, кого любил я, отреклися

Кем я жил, забыли про меня.

02.02.85

08.02.85

     Решил, в связи с обилием адресатов, писать вам через письмо, через два, а то уж стал забывать, когда прошлое отправил.

     Ну, прежде всего, о чём может беседовать горе-водитель. Ну, конечно, о неисправной машине, потому что она у него неисправна всегда. Я уже столько её ремонтирую, что сам затрудняюсь сказать, исправна она или нет. Видя тщету моих стараний и считая меня откровенным сачком, начальник автослужбы, капитан Примич, отчасти правый в своих выводах, стал меня использовать не всегда по основной специальности. Откровенно говоря, он просто открыл передо мной широкую дорогу освоения других специальностей, чтобы извлечь из моей службы хоть какую-то пользу. Так, колю дрова, пилю их же, скалываю лёд, одним словом, работаю, если пользоваться гражданской терминологией, на нискооплачиваемых работах, требующих такой же невысокой квалификации. Это хоть как-то отвлекает от постоянных невесёлых мыслей о машине. Но подчас появляется желание делать машину, но и эти всплески со звоном расшибаются о смежные специальности. Вот вчера, хочу ремонтировать машину, прихожу, воодушевленный этой мыслью, в парк, как вдруг, удар… Мне вручают двуручную пилу, кидают в кузов грузовика и долго трясут по каким-то рытвинам. Приезжаем, я вылезаю и вижу свинарник неподалёку, а прямо передо мной куча брёвен довольно приличного размера и толщины. На них-то мне и предстояло с моей подругой, двуручной пилой показать, на что способны москвичи, если их оторвали от желаемого и привезли к ненужному. Вам наверняка никогда не приходилось производить распиловку брёвен двуручной пилой в одиночку. Сразу могу сказать, что для брёвен диаметром 45см. это дело безнадёжное. Пила некоторое время идёт свободно, но на небольшой глубине застревает напрочь, и если в это время не приходит помощь со второй ручки, а она и не приходит, можно смело всё бросать, как есть, и идти греться к свинарю-латышу, а заодно и чайку можно попить. Можно, плюнув на бессмысленную работу, и весь день посидеть у гостеприимного свинаря. Всё это я и проделал, и в тот день, всё-таки, чувствовал себя лучше, нежели под недоброжелательными и придирчивыми взорами моего начальства.

      Невезучая моя звезда своим неровным подслеповатым светом, похоже, готова вредить мне и дальше. Наши тут скидывались на фотоаппарат, и деньги поручено было собрать мне. И после того, как я собрал уже 8 рублей, какая-то сволочь украла мою записную книжку, заменявшую мне кошелёк. Книжку-то я нашёл на следующее утро у себя в кармане, но уже без денег. Наш “честный” ротный народ ещё оставил крохи совести, которые, правда, не мешают без колебаний вскрывать чужие письма, но не дают посмотреть, что в них находится.

     Всё никак не могу выбраться в библиотеку. Хочу сейчас пойти, но что толку, ведь военный билет остался в штабе. Уже три месяца я здесь, а ещё не удосужился заглянуть, хотя бы ради любопытства.

     У нас погода уже прочно повернула на весну. Каждый день вовсю палит всё выше и выше поднимающееся солнце. Валенки каждый день мокрые, пришлось мне сменить их на новые сапоги. Ещё новость, у меня 44-й размер ноги. Вширь пошёл. Так, глядишь, к концу службы разнесёт, и обуть будет нечего. Деды наши, которые увольняются весной, принялись готовиться, загодя покупая чемоданы. Я спросил одного знакомого деда-латыша, Алдиса Казакса, зачем ему чемодан? А он, оказывается, решил ехать домой в гражданской одежде, а парадную форму повезти в чемодане, чтобы дорогой не изгадит, не испачкать, дабы перед роднёй предстать во всём великолепии возмужавшего защитника родной Латвии. Вы знаете, латыши очень хорошая нация. Они с эстонцами и литвинами живут так же, как грузины с азербайджанцами и армянами, или русские с хохлами и белорусами. Но, скольких латышей я знаю, а их тут человек двадцать, все очень хорошие, душевные ребята.

10.02.85

     Почему-то захотелось написать именно домой, хотя ответить нужно ещё многим. Но это уж значит позже. Впервые, начиная письмо, я не испытываю потребности спать. Объясняется это очень просто, я выспался. А где в наше время может выспаться солдат? Только в санчасти. И сон такой хороший приснился. С Наташкой Белугиной, первой любовью, в главной роли. Но во сне характер у неё был точь-в-точь, как у Ольки Фёдоровой. Но мне так понравилось такое сочетание, что я с места в карьер сделал ей предложение, а она всё ломалась, ломалась, но к подъёму дала вдруг согласие, да мало того, вдобавок сказала, что она всё притворялась, а на самом деле никогда и никого больше…. Вот такой весёлый сон. А что было до него и после него, вы сейчас узнаете.

     Во-первых, попал я в санчасть опять же из-за ноги. Опять она у меня распухла, но на сей раз это уже какая-то, по выражению местных солдат, “трофическая язва”. Вот так и получилось, что, не сумев в очередной день завести свою машину, я был отправлен в наряд по кухне, и, не обращая внимания на начинавшую болеть ногу, с радостью вступил под знакомые своды. Хотя ем я в последнее время мало, и это связано с ухудшением качества пищи, которая всё больше и больше начинает напоминать бурду. Это не только моё личное отношение и восприятие, все солдаты подписались бы под этими правдивыми строками. Тем не менее, так кормят во всей нашей армии, и такая кормёжка, видно будет неизменной, пока армия существует. Вот так весело начался наряд, если ещё учесть, что я успел посмотреть “Сказку о мёртвой царевне и о семи богатырях”. Вернее, это очень вольная интерпретация великолепного произведения Пушкина, как сказали бы мои алма-атинские попутчики, из поезда “Алма-Ата – Новосибирск”, “стрёмная”. Вероятно, вы вспомните значение этого слова, если заглянете в письмо со станции “Актогай”. До того мерзкая экранизация, что я даже не мог уснуть, как на обыкновенном фильме. Кто-то сказал, что необычайное уродство привлекает не меньше, чем необычайная красота. И я во все глаза смотрел этот антихудожественный фильм, на это безобразие, с каждым уж совсем вопиющим ляпом, всё больше убеждаясь, что люди, мастерившие этот грязный лубок, имели весьма отдаленное представление не только об этой сказке, но и имеют такое же отдалённое отношение к киноискусству. Одним словом, что там живописать, нужда будет, сами посмотрите. С изрядно под -порченным настроением двинулся я на кухню, где расхромался окончательно. Обыкновенно, если я в наряде по кухне, я остаюсь там ночевать, для того, чтобы утром не вставать на час раньше. А позавчера нога распухла до таких размеров, что даже в сапог не лезла, и уж сам Бог велел оставаться на кухне. Утром меня будят товарищи по наряду, в руках у них автоматы, они орут: “Вставай скорее! Тревога!” Сначала я испугался их воинственного вида, но потом удовлетворённо констатировал, что не зря остался на кухне. Вот и тревога меня не коснулась, а то пришлось бы бежать с температурой, с распухшей ногой, да ещё с автоматом в руках и занимать круговую оборону, вероятно, от врага. Враг номер один, не знаю, как где, у нас китайцы. Иронически их тут называют “земляки”. И неудивительно, до границы с Китаем тут менее ста километров. Совсем соседи. Поэтому у нас постоянно объявляют учебные тревоги, т.к. “земляки” могут нагрянуть в любой момент. Не представляю, что будет, если они действительно нападут. Но пока всё мирно, я исполняю свои обязанности с ломотой во всём теле, ознобом и больной ногой. Работаю, обыкновенно, я в варочном цеху, попросту, на самой кухне. В мои обязанности входит мыть котлы после пищи, мыть мясной и рыбный цехи, и помогать, домыв жирный и грязный пол на самой кухне, чистить картошку, этот бич каждого кухонного наряда. Бич потому, что приходится сидеть минимум до двух часов ночи. Обычно, уходя после наряда, думаешь: “А в Москве сейчас всего 11 часов вечера”. Вообще, во всех делах и мыслях подспудно и явно присутствует мысль о Москве и о доме, только, конечно, не об ореховском. Я думаю о своём городе, как о доме, как о месте, где я не чувствую себя лишним. А здесь это ощущение моей ненужности преследует меня ежедневно. И я уверен, никто бы не хватился и не стал проливать слёз, если бы меня завтра отпустили навсегда. Это, вероятно, плохо. Значит, я плохо служу. Уж сколько раз начальство грозилось отослать мне на завод и домой письма, в которых будут содержаться далеко не хвалебные отзывы обо мне и моём отношении к своей почётной обязанности. Почему-то, вспоминаю слова Пушкина: “Я был рождён для жизни мирной, для деревенской тишины…” Я, естественно, далеко не Пушкин, поэтому претендовать на мирную жизнь не имею возможности. Но и в службу, отслужив уже 9 месяцев, не вписываюсь никак. Вот, почему-то, у других и в школе было всё в порядке, и служат отлично, а у меня ни так, ни сяк. Возможно, это от непривычки заставлять себя делать то, чего не хочется. Как бы там не было, дослужить я, дослужу и вернусь если не со славой и наградами, то хотя бы с умением заставить себя пересиливать своё нежелание в интересах дела.

     Ходил тут в библиотеку. Мало того, что она была закрыта, на снегу, что лежал на ступеньках и на пороге я не увидел ни единого следа. Чистый и нетронутый снег. Вот такая библиотека. Лето придёт, буду заниматься по утрам физкультурой, которая и дисциплинирует и настраивает на умственную работу, в противовес службе, которая настраивает только на апатию и сон.

     Продолжим. Всё утро проработал, как в полусне, пока не уснул всерьёз и не был разбужен прапорщиком Магулбековым с палкой в руке. Это, вообще-то, обычай, что у дежурного по столовой в руке палка, предназначенная исключительно для того, чтобы ею гонять нерадивый наряд. Но, в уставе я про палку ничего не нашёл, хоть и прочитал внимательно всё, что касается кухонного наряда. Меня, правда, то ли из-за моего крепкого телосложения, то ли по каким другим причинам, она минует, но я и работаю добросовестно. Не хвалясь, скажу, что вчера с температурой 39, как это позже выяснилось в санчасти, я после завтрака убрал весь варочный цех. Причём в этом мне чинили всяческие препятствия. В варочном, обыкновенно, грязный и жирный кафельный зеленого цвета пол, и отмыть его можно только кипятком крутым, которого в достатке в котлах. Я кипячу  маленький котел и, плеская на пол, мою в том месте шваброй. Таким образом, я отмываю всю кухню. Но, надо было тому случиться, что именно вчера пришёл новый начальник столовой, который пылал жаждой чем-то сразу себя проявить и заявить о себе в полный голос. Впоследствии вся эта жажда куда-то пропадает и начальники становятся вялыми и приспособленными к тому, чтобы лишний раз нервы себе не трепать. Так вот, мою я пол, а мимо меня туда-сюда, не зная как себя обозначить, снуёт новый начальник столовой. Вот он, наконец, остановился возле меня и тяжко вздыхает.

     -  Ну, - думаю, - сейчас что-нибудь залепит!

     -  Ты неправильно моешь! – говорит он, наконец, и в его голосе слышится облегчение и зарождающийся напор в ожидании возражений. Я спокойно разгибаюсь и внимательно слушаю, чему он меня собирается научить. Он, видя с моей стороны такое пристальное “внимание”, истолковывает его ошибочно, как свою маленькую победу, и с воодушевлением принимается объяснять, что сначала нужно смыть грязь, а затем жир, и не так, как это делаю я, а, плеснув кипяток во всю кухню. Пока он нёс эту околесицу, я повторял про себя стихотворение Есенина “Жизнь – обман с чарующей тоскою…”. Успел повторить три раза, пока он распинался, после чего, кивнув головой, мол, понял, продолжил дальнейшее мытьё, ничего не меняя. Но, видно, суждено мне было ещё раз в этот день с ним встретиться, для того, чтобы услышать от него историческую фразу, перед которой меркнет вся библейская мудрость. Обычно, в сточном отверстии, которое есть в каждом цеху на кухне, в конце уборки скапливается грязь, мешающая проходу воды. Эту грязь я, обыкновенно, собираю на тарелку и выкидываю в бочку с остатками пищи, проще говоря, в парашу. Тарелку после этого, конечно, моют. И он, начальник, увидев это, изумился до крайней степени и стал мне доказывать, что тарелку после такой грязи следует выбросить. Я стал, было с ним спорить, что и не от такой грязи можно отмыть, но.

     - Ты посмотри, ведь в это отверстие течёт и грязь, и пища, и говно всякое. Неужели, от этого отмоешь?

      На этот вопрос я утвердительно кивнул головой и услышал фразу, покорившую меня своей несказанной прозорливостью и мудростью:

     - НЕТ! ТО, ЧТО ЗАСРАНО, НЕ ОТМОЕШЬ!!!

12.02.85

    Вчера вечером за десять минут до отбоя Ленка принесла мне два ваших письма. В них одно и то же – мамашкины именины, но с разных колоколен. Как не странно, я заметил одну вещь. Для меня не так важно, что написано в письме, как сам вид письма, почерк знакомый, которые настраивают на домашний лад. И ещё я заметил насколько вы хитрее меня. Этакие у обеих размашистые, разлапистые почерки, что заполнить одну-две страницы ими ничего не стоит. Взамен от меня требуется напряжённая умственная работа, дабы письмо не выглядело отпиской.

     Как-то, в суете забыл я о Кешке моём розовом. А ведь у него уже весьма почтенный возраст. Купил я его 3 августа 1982 года. Когда оглядываешься назад, кажется, что всё это было давным-давно, а, думая о Кеше, замечаю, что время быстро пролетело. Итак, где-то в июне-июле этому сонливому и беспечному созданию исполнится 3 года. Это уже такой солидный возраст, что страшно подумать. И он, миновав почтенный возраст, когда все должны были именовать его Иннокентий Александрович, да почему-то запамятовали, свалился прямо в старческий, где он получает свое прежнее имя с добавлением “дед”. Дед Кешка, ведь именно так называют на Руси стариков. Но в этом нет никакой непочтительности. Наоборот люди этим ходят подчеркнуть, что свой трудовой путь дед прошёл лихо, и теперь он переходит в славную толпу иждивенцев, которых кормят либо за то, что они ещё будут работать, либо за то, что они уже сделали для людей. То есть, в когорту стариков и детей. Но Кеша весь, как есть, свой трудовой возраст пробездельничал, а, следовательно, и почёта не получил, остался Кешкой во веки веков.

     Вчера положили Саньку Богафо. Интересная фамилия, да? Он утверждает, что предки его были французами, и от них, якобы, и произошла такая редкая фамилия. А познакомился я с ним через своего земляка, Саню Сергеева. Это двоюродный брат того Коли Сергеева, который хотел оставить меня в штабе в Уч Арале. У него грипп. Всю жизнь, общаясь с гриппозными больными, ни капли не заражался. Вспомнить, хотя бы, то время, когда моя устойчивость была подвергнута серьёзнейшему испытанию. Я вспоминаю зиму 1983 года, когда болела гриппом вся наша площадка. И со всеми я общался, и ничего со мной от этого не произошло.

     Вот, вспомнил сейчас, что я делал зимой 1983 года. Работал. Ах, нет, зимой 1982-го, когда я учился в ПТУ. Вот уж, самые показательные по своей бесцельности и бесполезности годы. Я не беру уже 1983 год, когда приехала Анька. Тогда я занимался в театральной студии, и моя каторжная двухсменная работа на ЗиЛе сменилась, благодаря военкомату, учёбой в автошколе и возможностью в рабочее время разъезжать по Москве с полным на то основанием. Так вот, когда человек, вспоминая какой-нибудь период, говорит: “Золотое было время!”, явно свидетельствует о том, что в то время он бездельничал.

     Очень хочется побывать в Москве. Вас-то я видел сравнительно недавно, а вот Москву уже девять с лишним месяцев, как покинул. В отпуск не собираюсь, так как, что собираться, за какие такие заслуги могут меня отпустить, одни просчёты. Отпускают, правда, по вызову,

17.02.85

     Снова я затемпературил. Сегодня утром встал, чувствую, что-то не то. Всё тело ломит, поясница болит, а это верный признак того, что какой-то недуг подкрался втихаря и уложил детинушку в постель. А детинушку-то немалую. Решил я тут взвеситься. Давно ходил возле весов и смотрел на них с опаской и желанием. Наконец, в один день, уж не знаю, как его назвать, счастливый или нет, меня заставили эти весы перенести из коридора в кабинет. И тут я не выдержал и взвесился. Результат был ошеломляющим – центнер! Да, сто кило - граммов плюс-минус килограмм, и это при росте метр девяносто два. Тут у меня стала такая рожа, точнее, морда, ну такая здоровенная, что, к моему расстройству, все, кто меня знал до этого, не упускает случая заметить по её адресу что-нибудь радостно-очередное,  но и к этому я тоже стал привыкать. Надо же, и здесь у меня печальная слава обжоры и бездельника. Выходит, я, как паразит-потребитель, только пользуюсь, ничего взамен не отдавая. Начальство особенно ко мне неблагожелательно. Узнав, что я хожу в Лётную столовую, вы-то знаете за чем, оно решило, что у меня с этой Ленкой какие-то шашни, потому, что ещё до моего приезда сюда она успела скандально прославиться, и с тех пор почитается всем честным народом не иначе, как потаскуха и шлюха. Я вас, верно, ошарашил. Но мне-то что? Мне от неё кроме посылок и разных прочих приветов из дома ничего не нужно. Она это тоже, кажется, начала понимать. Безусловно, я мог бы завертеть с ней роман, и она бы охотно легла поспать с москвичом, а потом, чего доброго, и залететь, но у меня и на гражданке-то вкус к этим флиртам утратился, а тем более, здесь в Уч Арале. Нет, я ещё не рехнулся. Может показаться странным, но при всём обилии девчонок, с которыми я был знаком, я не оставил ни одной с надеждой ещё когда-либо меня увидеть, так как, вернувшись, я просто не знаю, что найду. Да, и не этим по-первости нужно будет заниматься, а то и так два года из лучших лет жизни приходится терять чёрт-те где. И дальше ещё терять время в бесполезных и бесплодных флиртах – слуга покорный. Первым делом самолёты.