20.02.85

     Решил начать с насущного. Перевод ещё не получил, и вообще, зря отправили на адрес части. Конечно, он дойдёт, но у нас так заведено, что все переводы, телеграфом ли посланные или каким другим образом, приходят в конце месяца. И вынуждены мы, потом ходить долго-долго, прежде чем получим. Я имел возможность в этом убедиться, когда моему товарищу, Кольке, пришёл перевод, и мы, обрадованные, ходили дней пять, чтобы их получить, пока я не слёг в санчасть, где и лежу, по сей день. Вчера ночью приходил прапорщик Шаманов и, пылая пьяной злобой, на ответ дежурного фельдшера,  что у меня температура, и я сплю, пожелал лично удостовериться в моём наличии. При этом он упирал на то, что уж кто-кто, а он-то прекрасно знает, на что я способен, и что ночь для меня не преграда, чтобы сбежать в Лётную столовую к своей вожделенной Ленке. Ну и дураки же они! Вот, что называется “мозги набекрень”, что у замполита, что у остальных. Чего уж они там себе напридумывали про мои отношения с Ленкой, но, судя по всему, она вчера дежурила в Лётной столовой. Именно этим я могу объяснить явление Шаманова в такой неурочный час. По его, значит, мнению я, в больничном халате, в тапочках должен торчать, как верный Ромео, возле Лётной столовой по колено в снегу, лязгая зубами на морозе, в ожидании, пока меня впустят. Наивные и ограниченные люди. Бандероли и посылки это одно дело, но что касается иного, то тут я, наверно, могу собой владеть, тем более что в данном случае мне и никаких усилий для этого не требуется. А посылки можете по-прежнему присылать на Ленку, никто этому не помеха. Шаманов же, убедившись, что человек, спящий на моей кровати, действительно я, совсем рассвирепел и, посулив, что завтра он мне устроит “температуру”, хлопнул дверью и удалился. И вот теперь в диком страхе, с ужасающей дрожью на сгибах ног, несмотря на упавшую до 37 температуру, жду скорой и неминучей кары от наилюбимейшего командира взвода. Скоро, скоро, скоро уже будет приказ, остался всего месяц. Я стану “черпаком”, и жизнь моя пойдёт по-другому.

     Хочу пойти к комбату и на примере своего стоящего колом автомобиля, который, как я узнал, никто, даже самые опытные водители, не в силах завести, повалиться ему в ножки, предварительно разрыдавшись и умолять снять меня окончательно с машины и направить куда-нибудь в безмашинное подразделение. Я небезосновательно полагаю, что после бесплодных попыток вызвать мою машину к жизни таких корифеев, что с нею возились, мне, простому смертному, не завести её никогда и нипочём. Просто начальство хочет меня угробить. Жалкие идиотики. Знали бы они, сколько в моей беспокойной жизни было таких вот мракобесов, желавших смести меня с лица земли-матушки. Но, пусть беснуются. Самое тяжёлое уже позади, а к склокам начальственного толка мне не привыкать.

     Сейчас читаю вторую повесть из книги Юрия Бондарева “Три повести”, “Батальоны просят огня”. И, совпадение, фильм по этой повести идёт по телевизору. Но его я, взглянув мельком и оценив отрицательно, решил не смотреть и подумал, что будет лучше, если я всё же прочитаю книгу. Книга рассчитана, всё-таки, на формирование своего мнения, а фильм – это навязанный взгляд режиссёра на эту книгу. Так зачем же выбирать худшее? Пробовал читать “Сказания евангелистов”, но очень утомительно написано, и притом нужно постоянно смотреть в библию, так как много ссылок.

24.02.85

     Что деется, что деется! Очередной праздник, а за ним выборы. Вчера вечером нас построили и сказали, чтобы мы выполнили свои права, именно ВЫПОЛНИЛИ, а не ВОСПОЛЬЗОВАЛИСЬ ими. Отбой был, как в выходной день, а встать пришлось, - хоть и говорили, что подъёма не будет, вставай, когда хочешь, - рано. Это Шаманов ненавязчиво так, мягко посоветовал встать пораньше, те есть, часиков в шесть, дабы первыми прибежать и проголосовать раньше всех, чем раньше других продемонстрировать не только политическую, но и гражданскую сознательность нашей автороты. Если бы я встал позже, я полагаю, лояльность моя к властям ничуть бы от этого не пострадала. А так, прямо из кровати, стуча зубами, попёрся по холоду, сопровождаемый не менее унылыми физиономиями, в клуб, где и происходило это действо. Если Шаманов просто ласково поинтересовался: “Кто против Советской власти?”, то фашиствующий майор Краснышов просто врезал: “А ну, выйти из строя, кто не хочет голосовать!” В ответ никто не тронулся с места, и жёсткое, по обыкновению, лицо его немного смягчилось. Весь праздник, то есть 23 февраля, я пробыл в наряде по кухне. Наелся праздничного всего: печенья, конфет, котлет, которые решили сделать по такому случаю в первый раз за всё то время, что я здесь служу. Сегодня, вроде, опять заступаем.

     Так вот, пришёл я голосовать, а там столпотворение. На сей предмет, возле сцены стоят одна, а поодаль другая, две урны (неподходящее какое-то слово) для бюллетеней, и от них ведут ковровые дорожки. За тем, чтобы голосующие попали в отверстие урны, два пионера, мальчик и девочка, и как только кто-нибудь приближается к урнам, они приветствуют сознательность гражданина пионерским салютом. Вид у них скучающий, ну он и понятно, в воскресенье, ни свет, ни заря подняли, и теперь стой в холодном клубе в одной белой рубашечке и махай, пока рука не отсохнет, к голове и обратно. Наверняка, какие-нибудь отличники. Какое счастье, что моё двоечное детство было лишено этих почестей. Меня никуда нельзя было взять, так как неизвестно было, как я себя поведу и не сотворю ли чего, за что учитель может потом поплатиться своей премией и спокойствием. Но этих ребяток я не только пожалел, но и позавидовал им, вспомнив, что мне эти счастливые годы уже не вернуть. Ну и ладно, а то в сожалениях о прошлом можно настоящее и будущее проморгать. А настоящим я всё же решил заняться, и ощутимый толчок к этому дало моё пребывание в санчасти. Давно я уже не испытывал чувства “прочитанной книги”, ибо всё, что мне так или иначе приходилось тут читать, носило характер случайный и не могло хоть сколько-нибудь служить моему развитию. А в санчасти вдруг открыл, что читать действительно необходимо, тем более что стал за собой замечать оскудение словарного запаса, замену его жаргоном местного разлива и, что меня особенно озадачило, так это открытие, что я стал подыскивать самые элементарные слова, чем занимаются здесь все. После всех этих открытий и откровений, особенно, во время постельного режима, читал и читал. И вот результат  – я всё же нашёл вход в библиотеку. Оказывается, все три месяца я подходил не к той двери, не с парадного входа следовало пробиваться к знаниям. Рядом дверь поменьше, и над ней кодовый плакат “Агитпункт”. Возвращался я с книгой А.К. Толстого. В ней повесть “Князь Серебряный” и рассказ “Упырь”. “Упыря” я “проглотил” за один вечер, а вот “Князя…”, наоборот, растягиваю, как удовольствие. Очень понятный и образный язык у А.К. Не чета его однофамильцу, Алексею Николаевичу, “Пётр Первый” которого мне абсолютно не запомнился. То ли невнимательно читал, то ли что, но почему-то “Слово и Дело” В. Пикуля не только вспоминаю часто, но и хочу перечитать ещё раз. Вообще, хочется все его произведения прочитать.

     Сегодня у нас будет фильм “Судьба”, который я ни разу не видел, хотя и слышал много хвалебных отзывов, и он долго шёл на экранах. Ничего, сегодня оценю, если не засну. Заметил, что если слушаться своего организма, можно засыпать каждую минуту. Если же перебарывать себя  воля твердеет. Этим я сейчас и занимаюсь. Ну, вот! Только что мне сказали, что я заступаю сегодня дневальным. Следовательно, фильм опять тю-тю. Что ж, пора бы уже привыкнуть, не загадывать особенно, пока служишь, и твоё туловище тебе не принадлежит. А значит, дневалить, так дневалить.

     Машину мне дали другую, но её состояние оставляет далеко позади предыдущую по своему техническому совершенству. У этой нет ни двигателя, ни задних колёс, ни многих других деталей. Насколько я могу судить, на меня махнули рукой. Одно радует, не сделали они из меня шофёра, как им этого не хотелось. Шаманов ходит злой, как чёрт, и когда он появляется в роте, я весь внутренне напрягаюсь, готовый ко всяким пакостям в мой адрес с его стороны и редко разочаровываюсь. Всё это из-за его мелочного, мстительного и склочного характера. И он, видя, что уколоть или хоть сколько-нибудь затронуть моё самолюбие ему не удастся, ещё больше сердится и готовит новые демарши и диверсии, заранее обреченные на провал. Вот так мы и живём с моим командиром взвода: в обоюдном желании друг друга съесть.

     Есть у нас такой парень Мишка Шлыян, он очень похож на львёнка из мультфильма “Как львёнок и черепаха пели песню”. Вчера, когда мы были в наряде, был праздничный завтрак - печенье и конфеты. Мы, понятное дело, вдосталь наелись, “нарубались” этих сладостей. А всё, что варится в качестве гарнира, будь то картошка или крупа, называется в солдатских кругах “парашею” и очень не уважается солдатами за качество приготовления. Так вот, зашёл к нам на кухню один парень из роты, Андрей, и Шлыян по врождённой своей инфантильности похвастал ему.

     - А мы сегодня рубали лучше, чем ты, - при этом он с победоносным видом смотрит на меня, мол, поддержи, - я даже параши не рубал, - опять похвалился он.

     - Как, ты?! Ты, Шашлык (кличка), параши не рубал. Значит, действительно, праздник!

28.02.85

     Завтра первый день весны. Наконец! Приближается, тайком, с незаметными днями, неизвестными числами год службы. И стану я “черпаком”, а Витёк “прИстарелым”, он так и написал. Сегодня целый день был на кухне и, честно говоря, немного устал, так как нас было всего двое. На счастье попался мне в напарники работящий и безотказный рядовой Алибаев Темиркан Рейханович, в просторечии Тимка или Тимоха. Благодаря ему я ещё не потерял способность передвигаться вообще.

     Вернувшись в казарму, увидел ворох писем в количестве 5 штук. Слава тебе, Господи, моей машиной занимается другой человек. Это доблестный молдаванский комсомолец Чоту, известная гроза исправных машин. Теперь на его небольшие, но выносливые плечи легли заботы о машине моей, и теперь его кудрявая голова стала объектом нападок начальства. Мне же, как я и писал, придётся немного промучиться с той самой машиной, что дали после выхода из санчасти. Сами понимаете, с каким желанием я приступлю к работе.

     Витёк Поляков написал первое своё письмо. Как и следовало ожидать, ему там очень хорошо. Да и всего-то их там, в части 17 человек. Другой Витёк прислал не столь радужное письмо. Думает поехать в отпуск, а затем получить звание сержанта. Я за него рад. У меня не столь блестящие перспективы. Жду, что же напишет Мишка. Если и у него всё хорошо, то мои неприятности ничто в сравнении с благополучием моих друзей. Тем более что они одни и те же, и я уже к ним настолько привык, что это меня не угнетает.

09.03.85

      Вот уже второй раз за сегодня и первый раз за всю историю написания писем начинаю письмо. Предыдущее было мною безжалостно смято и сожжено. Причина этому мой старшина, который, увидев легкомысленно оставленное мной недописанное письмо, ничтоже сумнящеся, принялся его читать. Я вообще очень легко выхожу из себя, когда кто-то покушается на мои письма, а тут понаписал такого, чего ему читать никак не следовало. Спасло меня то, что он был сильно выпивши. Кое-что он понял, но я уверен, что завтра у него из головы всё вылетит. На сей раз, алкоголь оказался к добру.

     Теперь о делах моих. Прескверно! Деньги мои лежат пока в штабе, и получу я их, наверно, где-то в конце марта. Ленка-стерва никак не может отдать 13 рублей, что должна за шоколад. И самая большая неприятность в том, что меня опять сажают на машину друга моего, Андрея Ерохина, который, помните, потешался над Шлыяном. Что-то с отцом у него.

      В санчасти, пока я лежал, меня искренне полюбили фельдшеры, такие же солдаты. Постоянно зовут к себе побалакать. Один раз я к ним пришёл, и вдруг на меня напал “стих”. Я начал рассказывать разные случаи из своей жизни и уморил их со смеху. Только один не -русский, он даже не хочет говорить, откуда он родом, сидел с каменным лицом, чем ещё больше растравлял хохочущих фельдшеров. В  первый раз после гражданской жизни удалось так рассказать. После этого они ко мне ещё более расположились и зазывают к себе постоянно. Гриша, фельдшер моего призыва, предлагает лечь в санчасть снова безо всяких болезней, с одними симптомами, которые он любезно привьёт мне. Я не сомневаюсь в его компетенции, но что-то неохота. Неохота и вновь на машину садиться, ой, как неохота! Пока я хожу по нарядам. На кухне мне нравится, а машину я вполне свободно могу сломать. А зачем оно нужно и кому?

     С Ленкой завязано. Завязано с её адресом, а с ней, собственно завязывать-то и нечего, так как, ничего и не было развязано, как там не напрягай свою больную фантазию наш замполит. И потом, очень уж трудоёмко и ненадёжно всё, связанное с получением через неё того или иного. Есть очень хороший и надёжный человек. Это женщина 47 лет, приходящая повариха. У нас есть постоянный солдатский повар, а эти поварихи приходят каждая через три дня. Так они должны бы сменяться, но одной и след простыл, вторая очень дурного характера и только тётя Нина – очень хороший человек. Она-то и согласилась получать на своё имя мои посылки. Зайти в солдатскую столовую мне никогда не составит труда, это не то, что в Лётку, где оборут, обзовут, а потом только мрачно осведомятся, зачем пришёл. Сообщаю вам её адрес и имя. Зовут Её Цугуй Харитина Порфирьевна, попросту, тётя Нина. Она, в отличие от Ленки, очень надёжный человек, тем более, почтенного возраста. Хотя, и Ленке спасибо за всё.

     Фотографию Витьки Полякова сохраните. Жаль, что она помялась. Витьку и Михе служится хорошо. Я за них рад и очень хочу узнать про Серёгу, над которым судьба тоже любит зло любит подшутить. Мучается, небось, бедолага где-нибудь в Сибири. Б-р-р, там ещё морозы, и сильные.

20.03.85

     Сегодня работал в парке, понукаемый начальствами, которых тут пруд пруди на одного солдата. По сравнению с личным составом начальства немного, но оно умудряется приходиться всё целиком на каждого солдата в отдельности. Взять хотя бы меня. Сегодня, благо машиной сейчас не занимаюсь,  дали нам с одним парнем, по национальности немецкой, по фамилии Шмидт, пять колёс, дабы мы привели их в надлежащий вид (описывать род этой работы бесполезно) и установили на автомобиль. И вот, приказание это мы получали от четырёх начальников сразу. Это, получается, по два на каждого. Исполнять приказы беспрекословно мы уже давно научились, даже ступили на обратный путь, чреватый неприятностями – путь пререканий с начальством. Обычно, мы получаем задания невыполнимые, сроки несуразные, причём отдаются приказы таким тоном, будто всерьёз от нас ожидается ударная работа, что мы своим героизмом станем покрывать чужой дебилизм. Но, как правило, такие приказы вызывают полное отрешение от мира сего и нервный, тревожный сон в кабине какого-нибудь автомобиля. Нужно, всё-таки, какую-то другую работу себе найти. Четыре месяца, что служу здесь, ни разу не испытал ни радости труда, ни удовлетворения от сделанного, как это частенько бывало в Ставрополе. Думаю попроситься опять токарем в нашу ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть), в которой ремонтируют автомобили. Сколько же я могу их ломать? После того, как застрелился по причине, до сих пор не раскрытой, один из работников ТЭЧи, парень моего призыва, Бабаев, начальника ТЭЧи, пьяницу и дебошира, равнодушного ко всему капитана Вознюка сняли с занимаемой должности, и полуразваленную, полузаваленную разной рухлядью ТЭЧ передали в деловые казахские руки старшего лейтенанта Жамалбекова, заметного своей комплекцией и крутым нравом. Про его прошлое мне известно только то, что в бытность свою комендантом Уч Аральского гарнизона он, с присущей ему энергией, устроил на гарнизонной гауптвахте Содом и Гоморру, наводя своим крупным мясистым лицом с двумя властными характерного разреза глазами страх на всех обитателей камер, и был снят с этой должности за гестаповские замашки. Избив до полусмерти какого-то солдата, был понижен в должности с капитана до старлея, что несколько охладило его буйство, зато вовсе не повлияло не его служебное рвение, которое непременно присутствует в каждом его начинании. Затем он был переведён к нам на аэродром и постав- лен начальником пожарной команды, где особо себя не проявил, посему этот период его деятельности я опускаю. И вот, вместо спивающегося капитана Вознюка ставят старшего лейтенанта  Жабалбекова, совершенно справедливо прозванного нашим комбатом, май - ором Щегольковым  за свою стать и амбицию “царь зверей”. Капитан Вознюк же, с горя не появлявшийся почти месяц, по возвращении был поставлен в обезглавленную пожарную команду начальником. В общем, они просто поменялись местами. Как поменялись порядки в пожарной команде, мне неизвестно, но про дела в ТЭЧи стоит обмолвиться. Тихо и безлюдно стало в эти дни в ТЭЧи. Редкий солдат отваживался заглядывать туда, опасаясь попасться на деятельные глаза “царя зверей”. ТЭЧ потихоньку стала очищаться от мусора, была введена ежедневная уборка, что никак не удавалось при Вознюке, стали восстанавливаться служебные помещения. Ограждены от повинности очистительных и восстановительных работ были только водители машин, находящихся в ТЭЧи на ремонте. Но и они должны безотлучно находиться возле своей машины, в противном случае они рискуют поработать веником или ломом. ТЭЧ стала проклятым местом. Попавший сюда по надобности солдат ещё не скоро мог свободно вздохнуть: к его услугам лом, веник, лопата вместо искомого гаечного ключа. Под влиянием новых порядков и характер солдат заметно изменился. Теперь можно видеть переминающегося с ноги на ногу у двери ТЭЧи какого-нибудь водителя, прикидывающего, стоит или не стоит рискнуть, проскочит он только по своему делу или нет. В конце концов, всё же решившись, дёргает за ручку двери, но на полпути им снова овладевает нерешительность, ноги прирастают к земле, и в ТЭЧ проникает одна голова с тревожными, озирающимися глазами и торопливо, пересыхающим голосом вопрошает.

     - Где Жамал?

      И тут глаза на голове расширяются от ужаса, так как они видят ответ на свой вопрос, ласково манящий толстым, мясистым пальцем.

     - Иди, синок, сюда! –  с добродушием, обманчиво-коварным, зовёт Жамалбеков. Выражение ужаса сползает с лица в щели, сменяется мрачной и отчаянной решимостью, голова исчезает, сопровождаемая громким стуком двери, и направляющийся вразвалку к двери Жамал слышит лишь дробный топот со всех ног убегающего претендента на внеплановую работу. Сами работники ТЭЧи тоже изменились – сидят в своих подсобных помещениях, имитируя интенсивную работу при появлении грозного Жамала. Вот такие дела творятся в технико-эксплуатационной части. Учитывая всё это, с моей стороны  может показаться безумием решение пойти к Жамалу и предложить свои услуги по реставрации и приведению в рабочее состояние токарного цеха-комнаты. Но, если вы читаете все мои письма внимательно, вы прекрасно поймёте, что я в своём уме, что это, может быть, шанс получить отпуск за разовое геройство.

     Но то завтра, а сегодня я хочу у вас узнать, сударыни, что это за деятельность вы там развернули по спасению здоровья любимого сыночка и братика? Меня начали уже дёргать. Приезжал, перепугав меня до смерти, какой-то подполковник из госпиталя и интересовался, жив я или нет, ни больше, ни меньше. Мои начальники вообразили, что я написал жалобу в Москву чуть ли не министру Обороны, что едет комиссия. Со страху перерыли мою тумбочку, из-под матраса забрали библиотечную книгу, которую я, впрочем, уже нашёл, усердно у меня, ничего не понимающего, допытываются, что же я всё-таки написал. На это я только развожу руками, чем привожу их в неистовство от дикого страха перед неизвестностью. Вот, как сказываются на мне ваши “заботы”. Запомните раз и навсегда, со мной сделаться ничего не может. В противном случае просто перестану писать о своей жизни вообще. Очень хочу вести дневник, но после того, что произошло, отгоняю от себя эту мысль.

29.03.85

     Неисповедимы пути Господни, темны дела мои. В последнее время всё ходил радостный оттого, что мне дали, было АПА, но я умудрился за один день сделать так, чтобы машина “не тянула”. Неожиданно спокойно к этому отнёсся прапорщик Шаманов. Вместо криков и оскорблений, на мою настороженно-чуткую душу стали падать такие мягкие и сладкие слова, вернее, таким домашне-доверительным тоном, что она вмиг оттаяла и устремилась навстречу. Прапорщик Шаманов ласково меня убеждал, что машину я вожу очень хорошо, даже отлично, по его словам “красиво”. Такие мои слова, как “я ничего не понимаю в машинах” или “я их ненавижу”, он немедленно утопил в успокоительном “ничего, научишься”, “я чувствую, у тебя получится”. Потом он вдруг поинтересовался родными, здоровы, и ладно ль в семье. Растроганный до глубины души и помутнения глаз, я только и мог всхлипнуть: “Да!” После этого, под его нежные подъелдыкивания, приходя в обычную трезвую струю, пошёл в парк ждать обещанную Шамановым помощь в его лице и в лице капитана Гомонишина, инженера части. Что же касается дальнейшего течения дел, то помощь заключалась в том, что капитан Гомонишин довольно толково изложил материал из учебника по физике за шестой класс, употребляя такие малопонятные слова, как ЭДС и самоиндукция. Затем он отвинтил щиток приборов и, удовлетворённый содеянным, скрылся. Прапорщик Шаманов тоже заглянул раза два, и то только затем, чтобы поинтересоваться, как идут дела. Причём, его нимало не смущало, что каждый раз я в растерянности разводил руками. Таким образом прошёл весь день. Весь  день, бросив свой разбитый и раскрытый автомобиль, слонялся я по парку, не зная, чем заняться. Обещанной помощи я не получил, что вызвало во мне ответную реакцию в виде злорадного и мстительного скрипа: “Дождётесь от меня работы! Фигушки!” От нечего делать пошёл в магазин. И вот на обратном пути случилось со мной следующее. Когда проходил я мимо Лётной столовой, меня вдруг окликнули по фамилии. Вслед за этим мне сообщили, что отныне я работник ударной бригады под руководством прапорщика Бортникова сроком где-то до осени. На данный момент бригада состоит из пяти человек, трое из которых в скором времени её покинут. Один пойдёт работать на свинарник, двое же других, скинув бремя 2-х лет, отправятся с чистой совестью домой. Честно сказать, я рад. Наконец-то произошла так долго вымаливаемая мной у судьбы перемена.  Наконец-то не нужно будет каждый божий день думать о машине, да о том, как бы не попасть на глаза начальству. Если всё так и будет продолжаться, могу возблагодарить Господа. Правда, вчера пришлось поработать ночью. Занимались разным: белили потолки (ужасно побелили), таскали столы, стулья и прочее. У нас в части такая система: целый день работники сидят, балдеют, а уже ближе к ночи подвозят строй… или другие материалы, и работа вскипает. Люди, зевая и часто-часто, а некоторые вяло, моргая глазами в борьбе со сном, проклиная своё “разумное” и “предусмотрительное” начальство, выполняют работу абы как. Тому яркий пример наш потолок, напоминающий место сбора лыжников.